Тревожный прощальный вагон

      - Скажите, это правда, что вы видите, как кто умрет? Как умру я, тоже видите?
                       - Да.
                       - От рака легких?..
                       - Нет.
                       - Слава богу!.. ( облегченно вздыхает и закуривает)
/сериал «Секретные материалы», эпизод «Последний покой Клайда Брукмана»

Наверное, если бы кто-то задался целью составить список самых пугающих свойств жизни, то, внимательно изучив вопрос, на одно из первых мест он поставил бы такое неумолимое ее свойство, как конечность.

У любой, даже самой увлекательной, истории, у любого богатого на впечатления путешествия, у любого теплого и памятного лета или свежей на надежды весны есть начало, развитие и конец.

И если авторы популярной юмористической передачи, говоря зрителям о том, что все хорошее когда-нибудь заканчивается, обещали, что их передача уж точно продолжается, то в реальной действительности никому из живущих на земле такого гарантированного продолжения, такой приятной бесконечности никто пообещать не способен.

Множество исследователей человеческой души в своих работах приходят к тому, что за самыми разнообразными страхами, мучающими людей, часто стоит один и тот же большой и всеобъемлющий страх, этакий король всех страхов – страх смерти.

Говорят, что взрослые люди чаще боятся не самой смерти, а, скорее, процесса умирания – мучений, болезней, которые могут его сопровождать. Что, конечно, во многих случаях верно.

И все же, впервые столкнувшись с этой темой, - в детстве или отрочестве – человек бывает поражен именно самим осознанием факта конечности жизни. Тем, что то мое существование, которое я воспринимаю как нечто привычное и постоянное, может вдруг просто исчезнуть, прерваться. Да так, что я сам этого не замечу просто потому, что меня не будет. Мир будет, мир продолжится, а я - нет.

Наверное, что-то такое держали в уме авторы жестоких казней, которых в любом моменте истории великое множество, на какой ее отрезок ни укажи, когда придумали казнить своих жертв именно на рассвете. Ничто не сравнится с мучением от наблюдения за тем, как солнце встает и начинается новый день. Начинается для многих, но уже, увы, не для них.

В психотерапевтической практике можно сбиться со счету, если пытаться обобщить все те расстройства, трудности и проблемы, которые прямо или косвенно связаны со столкновением человека с фактом конечности жизни. И чаще всего мы защищаемся от этой жестокой данности жизни, просто задвигая ее куда-то в самый дальний ящик осознания. Туда, где ее не видно и не слышно.

Просто вытесняем ее из своей повседневной реальности, возводя какие-то приемлемые опоры, обнадеживающие барьеры и границы, которые помогают нам верить, что, придерживаясь неких придуманных нами правил, мы делаем свою жизнь максимально защищенной и безопасной.

• Страхуем свои жизни,
• проходим с той или иной степенью регулярности медицинское обследование,
• придерживаемся каждый в меру морально-волевых сил правильного режима питания,
• принимаем предписанные врачами препараты, призванные снизить риски развития заболеваний.

Список наших защит и оборонительных редутов можно продолжать и продолжать. Но ни один, даже самый тщательно продуманный план действий, не гарантирует нас от этой данности конечности жизни. И порой это злое знание прорывается в нашу реальность тревожной новостью по телевидению, увиденными в зеркале при близком рассмотрении седыми или выпавшими волосами и новыми морщинами. Или даже смертью какого-то близкого нам человека.

И тогда мы испытываем эту тревогу, страх от осознания того, что время наше не безгранично, успеть в жизни получится не все и, возможно, что-то, чего особенно хотелось, может и не сбыться в реальности вовсе.

Кто-то с этой тревогой поступает, как человек из диалога, вынесенного в эпиграф к этому тексту. В замечательной философской серии о прорицателе, единственным даром которого было видеть конец жизни любого человека, охраняющий его сотрудник ФБР пытается от него получить некую уверенность, подтверждение того, что самый страшный для него исход не случится. И, получив такую уверенность, тут же продолжает жить так, будто его жизнь не закончится вовсе, закуривая любимую сигарету.

Кто-то же, как многие из тех, кто приходит на прием к психотерапевту или психологу, уходит, погружается в эту тревогу все глубже и глубже.

• Проходя бесчисленные обследования, чтобы выявить у себя какие-то заболевания, которых врачи раз за разом не находят. Прислушиваясь с особенным вниманием к малейшим колебаниям и изменениям своих телесных ощущений, подозревая в них симптомы неких заболеваний.
• Или же становясь особенно чувствительными к колебаниям переживаний душевных. Иногда до степени сомнения в своем душевном здоровье.
• А, может быть, просто наполняя свою жизнь всевозможными правилами, ритуалами и условностями, соблюдение которых должно сохранить жизнь в некоей безопасной зоне.

Но, будто по воле какого-то неведомого злого рока, тревоги в жизни у таких людей становится не меньше, а больше. Просто концентрация на этих локализованных, «малых» тревогах позволяет не смотреть на тревогу большую. 

Есть ощущение во всех этих обследованиях, проверках, фиксациях на своем состоянии, что пока фиксируешься на этом, будто бы что-то такое важное и определяющее в своей жизни контролируешь. Пусть и испытывая трудности, но «рука держится на пульсе». В переносном, а зачастую и в прямом смысле. С одной деталью – контроль этот постепенно становится бесконечным, прекратить его уже не получается без того, чтобы испытать новое, еще более сильное волнение.

Как это часто бывает в жизненных ситуациях, кажущихся безвыходными,
выход в такой ситуации находится там же, где вход.

На длительно работающих психотерапевтических группах, встречи которых могут продолжаться год и более, и между участниками складывается особенные, близкие и значимые отношения, которые, собственно, и двигают помогающий групповой процесс, ближе к завершению часто возникает тема конечности. Группа скоро закончится, и уже не будет существовать в том виде и составе, что сейчас. И разные люди переживают осознание этого факта по-разному.

• Кто-то внезапно впадает в сожаления по поводу того, как мало успел пережить в процессе работы группы – мало участвовал, много проводил времени в ожидании «своего часа». Который все никак не наступал.
• Кто-то напрочь отказывается обсуждать тему завершения, призывая всех остальных жить только «здесь и сейчас», не поднимая вопрос о конце.
• Кто-то выдвигает идею превратить группу в регулярную, так, чтобы участники каждый отдельно принимали для себя решение продолжать или завершать свою работу в группе.

Но, если не идти на поводу у этого желания продолжать и продолжать, превращая группу в такую спасительную «тихую гавань», где можно скрыться от невзгод своей «большой» жизни за пределами кабинета. Если все же принять решение дать группе жить столько, сколько и было определено на старте, то в это оставшееся до завершения время может произойти и, как правило, происходит множество удивительных и глубоких по силе переживания событий.

Сама конечность жизни в группе, принятие ее как неизменной данности побуждает участников жить оставшееся время более глубоко и интенсивно. Решаясь на то, на что раньше не решались. Заходя в те области, куда раньше не осмеливались ступить «ни ногой». Проводя оставшееся время, в буквальном смысле сбываясь как человеческие существа, воплощая в своей жизни в группе то, на что были уже внутренне готовы, но эта готовность до поры так и оставалась нереализованной. Тревога от конечности, будучи принятой и признанной, в буквальном смысле подталкивает людей становиться в жизни тем, к чему расположен их внутренний потенциал.

Жизнь в группе ничем не отличается от «большой» жизни в своем реальном окружении по своей внутренней сути. В одной капле весь океан. И получается, что та данность, то условие, что жизнь конечна, и делает жизнь тем, чем она могла бы быть.

Конечность и делает жизнь жизнью. Побуждая, подталкивая нас сбываться как человеческие существа в каждый отдельный момент времени. Как кто-то метко сказал об этом:

Если у вас в вашей реальной повседневности все хорошо и размеренно, но вы при этом чувствуете какое-то непонятное беспокойство, чувствуете, что что-то тут не так, это взывает к вам непрожитая жизнь.

Любые отношения между людьми возможны в полной мере, во всей своей прекрасной и глубокой полноте только тогда, когда каждый принимает для себя внутренне данность того, что эти отношения могут закончиться, могут и не сбыться. Иначе же они начинают обноситься все новыми и новыми барьерами колючей ограничительной проволоки страхов, подозрений, недоверия и сомнений – всех этих цветов зла, которые разделяют людей.

Начав с одного кинематографического образа, можно было бы в итоге прийти к другому. Есть множество фильмов о путешествии, которое в своем процессе глубоко меняет героя изнутри. Путешествии в буквальном смысле – в англоязычном кинематографе эти фильмы называют «роуд-муви», «дорожное кино».

И среди множества есть один фильм, «Человек-дождя». Пытаться передать сложный художественный образ в одном печатном абзаце – дело неблагодарное и мало оптимистичное. Но если хочется, то нужно делать.

Герой, начав путешествие со своим особенным братом с позиции выгоды и использования, к финалу приходит к любви и сопричастности. Которая невозможна в той полной мере, какой бы ему хотелось на исходе – ограничена белыми больничными стенами. Приходится прощаться, провожая брата на поезд. И сажая брата в этот тревожный и светло-грустный последний вагон, прощальный вагон, он и становится способен проникнуть к своим чувствам. Которые делают его больше человеком, чем успешной функцией.

Пережитое вместе за время путешествия, все то, что случилось между ними, все то, что так поменяло его самого и его взгляд на жизнь и себя в жизни, - все это равно и важно, и, конечно, должно закончиться в силу обстоятельств больших, чем их желания. И если бы у этого путешествия не было конца, то не было бы и самого путешествия таким, какое оно было. И не было бы этих чувств, этой новой жизни, и нового себя в этой жизни. Если бы не этот тревожный прощальный вагон.