Секс и власть в культурных комплексах

Нужно ли говорить о культурных комплексах?

На наших ежегодных конференциях мы подводим итоги и говорим об актуальных проблемах, о перспективах и планах на будущее. Моя личная надежда в отношении МААП связана с тем, что мы не секта и не профсоюз лекарей, а современная перспективная гуманитарная школа.

В видеоряде вы посмотрите фрагменты фильма «99 франков» по одноименному роману французского писателя Фредерика Бедбергера (один из мировых книжных бестселлеров последних лет про судьбу знаменитого рекламщика, работающего на некую корпорацию «Манон», в названии которой слышится намек на крупнейшую европейскую компанию продуктов питания «Данон»), а также лучшие рекламные клипы с фестивалей рекламы в Каннах разных лет. Это позволит вам не слушать мое выступление, а по привычке рассеяно разглядывать рекламу. В наше время средний американец потребляет по статистике 714 рекламных роликов в неделю. Средний россиянин, скорее всего, даже больше. Таково информационное поле, среда обитания современного человека. Он научается нажимать на кнопки пультов дистанционного управления раньше, чем научается держать ложку. Пульт управления стал популярной метафорой последних Голливудских фильмов («С кликом по жизни» и др.). Пульт управления вытеснил волшебную палочку из старых сказок. Основная идея этих фильмов – в возможности изменить свою жизненную ситуацию, решить все проблемы простым нажатием кнопки пульта. Это не только проекция инфантильного всемогущества, мечта ленивца, привыкшего к бездумному пассивному потреблению, о минимизации усилий, а также идеализация и даже фетишизация техники.

Это отражение фундаментальной дилеммы, ловушки, в которую попал постмодернистский человек. (Эта проблема активно обсуждается в философских статьях.) С одной стороны, переключение каналов телевидения, возможность монтировать свое собственное зрелище, избегая какой-либо одной навязываемой точки зрения, является выражением индивидуальной свободы и достижением демократии. Но, с другой стороны, информационное воздействие выстроено так, что наша свобода выбора превращается в фикцию. Средства манипуляции массовым сознанием достигли совершенства. Поэтому вы не можете не смотреть рекламу, которая может занимать до половины эфирного времени. Даже если реклама покажется вам ужасной, и вы будете возмущенно рассказывать об этом друзьям, вы будете делать как раз то, что от вас хотели. Как вы знаете, плохая реклама – это тоже реклама. Реклама все равно срабатывает. И эта ситуация как нельзя точно отражает основную проблему психологии современного человека – как бы мы, психоаналитики, ни пытались исследовать внутренний мир человека и его сугубо индивидуальные духовные поиски, он все равно тесно вплетен в тотальную сеть социальных манипуляций.

Эта конференция посвящена культуральной тематике. Это важный шаг вперед после прошлой конференции с Джеймсом Холлисом, которая больше занималась индивидуальными и экзистенциальными аспектами личностных кризисов и поисков смысла жизни. Можно сказать, что прошлая конференция делала акцент на внутреннем, а нынешняя – на внешнем. Этот культурный или коллективный контекст неизбежно существует в нашей повседневной жизни и в работе с пациентами. Ведь наши пациенты ищут решение своих проблем, ищут себя и смысл своей жизни в конкретных обстоятельствах своей среды, ситуации, эпохи, страны.

Одна из сильных сторон аналитической психологии, на мой взгляд, в способности учитывать это коллективное измерение нашей жизни. Как вы знаете, Юнг предложил концепцию коллективного бессознательного, и именно на этой идее он основывал свой подход. Универсальные архетипические темы входят в нашу жизнь через социальное опосредование. Невозможно понять роль отца или матери в нашей судьбе, пытаясь только вспомнить связанные с ними травматические воспоминания, как предлагает классический психоанализ. Есть бессознательные ожидания, фантазии и модели отца и матери, которые присущи человеческой культуре вообще и данной культуре в частности, которые влияют на наше отношение к родителям. И эти бессознательные ожидания могут изменяться со временем и сильно варьироваться от страны к стране. Вот почему нашу концепцию коллективного бессознательного легко адаптировали социологи, культурологи и антропологи. В то же время клиницисты до сих пор относятся к ней с настороженностью, считая лишним отвлечением от конкретных терапевтических задач. Однако без глубокого понимания этого коллективного и культурного контекста психоанализ получится перевернутым с ног на голову, и терапевты будут лечить свои собственные клинические конструкции вместо помощи реальному человеку в реальных обстоятельствах его жизни. Вот почему юнгианской психологии важно идти в ногу со временем и постоянно обращаться к переосмыслению коллективного.

Упомяну лишь несколько авторов, внесших после Юнга наиболее заметный вклад в эту тему. В прошлом году мы переиздали в МААПе книгу Джозефа Хендерсона «Психологический анализ культурных установок», в которой он предложил ввести понятие культурного бессознательного. Этот непосредственный ученик и анализанд Юнга, основавший школу юнгианского анализа в Калифорнии, ушел из жизни в этом году. Ему было 104 года! Другой известный юнгианский автор Рафаэль Лопез-Педраза пишет о культурной тревоге. Его книгу после долгих 8 лет подготовки мы, наконец, издали и распространили здесь среди участников нашей конференции. Мишель Ванной Адамс написал книгу «Мультикультурное воображение». А в свежем американском учебнике «Аналитическая психология: современные перспективы в юнгианском анализе» под редакцией Джо Кэмбри и Линды Картер (2004) есть статья Тома Сингера, редактора самого известного журнала архетипической психологии «Спринг», «Возникновение теории культурных комплексов». Он выдвигает теорию «группового духа», которая близка к понятиям экгрегора, поля и коллективной идентичности.

Я помню, как на одном из семинаров лондонского аналитика Эндрю Самуэлза в 90-е годы в Москве, который первым среди юнгианцев исследовал психологию политики, он приводил данные опроса о социально-политических темах на терапевтических сессиях. Оказалось, что большинство классических аналитиков склонны считать поднятые пациентами темы проявлением сопротивления. Будто бы пациент обязан говорить о своих чувствах по поводу сугубо личных проблем, но не должен говорить о проблемах мира, в котором он живет. Из-за этого часто возникает впечатление, что психоаналитики живут в башне из слоновой кости, и психоанализ становится эскапистским занятием, далеким от актуальных вопросов современности. Один из пациентов Ральфа Гринсона язвительно заметил, что когда он говорит на сессиях про свою политическую партию, аналитик интерпретирует это как сопротивление, а когда про партию, которую поддерживает Гринсон, аналитик с удовольствием включается в разговор.

Я считаю, что когда Юнг писал о летающих тарелках или о Восточной философии или о Холокосте, он откликался на актуальные, «горячие» темы, которые волновали тогда его поколение. Это не слепое следование моде, не популизм и не конъюктурщина. Юнг обладал чувством бессознательного как некого живого субъекта. Бессознательное, как Солярис Станислава Лемма, живет, дышит, ищет новые формы, постоянно трансформируется. За всеми его движениями – чувства, страсти, энергия миллионов людей. Архетипы и комплексы узнаются по их способности концентрировать и направлять нашу психическую энергию. И процессы в коллективном бессознательном заметны именно по таким «горячим» темам, которые захватывают миллионы умов и сердец. Поэтому подход Реноса Пападополуса, с его акцентом на социально-политическом и системном (он называет это сетью социальных категорий), представляется очень важным. Невозможно изучать пресноводную рыбу в соленой воде, также и понимание человека требует учета той общей среды, материальной и психической, в которую он погружен. И мне нравится призыв Реноса искать для аналитической психологии новый язык, понятный современному человеку.

Психоанализ много говорит о влечениях, конфликтах, защитах, внутренних объектах – некоторых постулированных гипотетических сущностях так, как будто окружающего мира, в котором эти конфликты зарождаются и проявляются, не существует. Психоанализ в этом смысле является наследием структуралистского заблуждения – он ищет конечную истину в структурах, приписывая им абсолютное существование в единственной психической реальности. И многие наши юнгианские коллеги имеют ту же тенденцию сползать в сциентистский структурализм. Анализируя любой материал, они спешат давать оценки в стиле нашей терминологии: Тень, Анима, Самость. Или используют типологию или классификацию по греческим богам. Мишель Ванной Адамс, в частности, задается вопросом, почему в юнгианских текстах чернокожий человек во сне символизирует Тень, а не отражает, к примеру, межрасовые проблемы. Это типичные примеры феноменологической редукции, которую называют также архетипической редукцией (некоторые постъюнгианцы писали о такой напасти). Образы сводятся к идеям, теряется богатство значений, метафоры и символы становятся знаками, сужается контекст, сложное выдается за простое. Юнг считал, что именно такая редукция, которой страдает классический анализ, еще больше отделяет человека от бессознательного – и, увеличивая расщепление, делает невротика еще более больным. Юнг предупреждал о такой опасности и советовал находиться как можно ближе к самой психике. На уровне техники это означало быть ближе к образам. Отсюда, из юнговского увлечения активным воображением, как мы знаем, родились многие методы имагинативной терапии.

К сожалению, некоторые известные юнгианцы (вроде Поля Куглера) считают, что аналитическая психология должна описывать универсалии или инварианты – самые общие и неизменные глубинные структуры психики. И что якобы только на этом пути она может получить признание академической науки. Таково тяжелое наследие психоаналитического позитивизма и рационализма, из которого так тяжело выбраться, несмотря на все призывы держаться ближе к образам. Мы забываем, что не изучение мертвых отвлеченных абстрактных предметов, наподобие математических уравнений, является нашей задачей, а помощь конкретному страдающему человеку. И именно образы являются передатчиками и трансформаторами эмоциональной энергии в нашей жизни. Через образы легче всего обратиться к чувствам и смыслам пациента. Исключительно ради тренировки работы с образами юнгианцы занимаются изучением мифологии, алхимии, астрологии, карт Таро, гексаграмм и другими экзотическими вещами, насыщенными сильными образами. А не для того, чтобы колдовать над бессознательным назло университетскому мейнстриму.

Боги нашего времени

Многие наши юнгианские коллеги особенно увлекаются греческой и другой древней мифологией. Количество юнгианских работ по мифологии огромно, так что складывается впечатление, что именно в древнем мире мы ищем ответы на современные вопросы. Нельзя не признать, что после Ренессанса Западное искусство и ментальность пропитаны греко-римскими образами. В юнгианстве особенно Джеймс Хиллман, большой любитель Ренессанса, стимулировал моду на мифологию. При этом мы забываем, что наши представления о древнем мире сильно идеализированы. Житель Древней Греции 90% своей жизни видел только свое поле, а его социум состоял из нескольких соседей и родственников. Другими словами, его жизнь радикально отличалась от жизни современного жителя мегаполиса. И греческие боги для него имели совсем другой смысл. Складывается впечатление, что наше настойчивое обращение к греческим богам, мертвым религиям и далеким временам является избеганием разговоров о проблемах современного мира, где правят совсем другие боги. В романе современного писателя Нила Геймана «Американские боги» старые боги пришли в упадок, деградировали, потому что люди в них больше не верят, не воздвигают им храмы и не проводят ритуалы. Изида, Астарта, Один и проч. превратились в бомжей и проституток – они ушли в тень социума. Анубис там подрабатывает патологоанатомом. На смену им пришли новые боги в хороших костюмах и рубашках с белыми воротничками, холеные и преуспевающие в дорогих машинах – боги Уолл-Стрита. Эту же тему новых богов использовал очень популярный современный французский писатель Бернард Вербер в романах «: мы, боги», «: дыхание богов» (у него новыми богами становятся звезды культуры, политики и искусства вроде Мэрилин Монро, Маты Хари и др.).

Мне кажется досадным, что юнгианцы так мало пишут об этих нынешних богах. Не греческие, а современные боги нуждаются в исследовании и понимании. Мода, кино, экономика, политика, шоу-бизнес, спорт, масс-медиа, Интернет – здесь везде работают архетипы, но об этом юнгианцами написано ничтожно мало. Сравните: пара книг про феномен принцессы Дианы и десятки юнгианских книг по алхимии. А ведь в информационном поле соотношение прямо противоположное. Как будто юнгианцы своими темами идут против течения энергии мира, противопоставляя себя как нечто маргинальное или контр-культурное. Такое противопоставление психотерапии истеблишменту было действительно актуальным, и открыто признавалось позитивной необходимостью в период гуманитарной студенческой революции конца 60-х. Запрет Лакану читать лекции в Парижском университете в период массовых политических волнений только прибавлял популярности психоанализу. Но сейчас совсем иная культурная ситуация. По мнению постмодернистских критиков психоанализа Ж. Делеза и Ф. Гваттари (я обращусь к их идеям еще раз позже) сегодня психоанализ поддерживает существующий в Западном мире уклад и служит инструментом легитимизации социальных манипуляций и культурных репрессий. Заставляя искать причины всех проблем в раннем детстве и отношениях с родителями, психоанализ снимает вину с доминирующей в обществе системы власти, косвенно признавая ее как совершенную и не подлежащую пересмотру.

Мы будто забываем, что психоанализ создавался как социально-критическая философия. Подорвав Викторианскую мораль и христианский догматизм XIX века, психоанализ во многом способствовал духовному раскрепощению и индивидуализму, которыми так гордится современное Западное общество. Для выполнения своей исторической задачи психоаналитику необходима позиция объективного исследователя, свободного от идентификации с интересами конкретных социальных или политических групп. Поскольку угроза сползания в одну из идеологий велика, нужно постоянно задавать себе вопрос, чьи интересы мы обслуживаем, каким богам мы служим? Поэтому чудовищным нонсенсом в наше время выглядит так называемое возрождение психоанализа в России по указу президента. Как бы ни старался господин Решетников из Питера, психоанализ ни в одной стране мира не может стать «государственным». Возможно, когда-нибудь придут времена, когда подобно тому как сейчас «независимой» называют самую зависимую прессу, психоанализом будут называть разновидность судебной психиатрии. Но это будет совсем не тот психоанализ, к которому миллионы людей обращаются в поисках ответов на свои самые сокровенные вопросы, и не тот психоанализ, который любим мы с вами.

Поэтому нужно быть внимательными к бессознательной идентификации с обществом, в котором мы живем – постиндустриальным потребительским обществом.

Один из ярких образов современного мира нарисован в романе английского писателя Джеймса Лавгроува «Дни», где все события происходят в одном гигантском супермаркете. Люди фактически живут там, бесконечно бродя по бутикам и отделам. Люди там рождаются и умирают, влюбляются, ссорятся и убивают друг друга. Все страсти, все потоки энергии замкнуты внутри одного супермаркета. (У французского писателя Мишеля Уэльбека есть аналогичный образ в романе «Мир как супермаркет».) Мы читаем, например, как покупатели слушают дразнящую рекламу: «25% скидка в отделе кукол действует следующие 5 минут, не больше» – и все несутся сломя голову покупать, не думая, нужны им куклы или нет. В нашем мире все предназначено для стимуляции спроса, чтобы человек хотел покупать. Потребительское общество – это мир глобальной оральной и нарциссической регрессии. Оральной – потому что строится на стремление обладать, вечном голоде, ненасытной жадности и зависти к тем, у кого уже есть. Нарциссической – потому что скрывает за собой переживание гложущей пустоты, неудовлетворенности, нехватки, неполноценности, собственной никчемности, прикрываемой фантазиями грандиозности и всемогущества. Потребители хотят товаров или услуг. Для этого им нужны деньги. Они берут кредиты и покупают. Потом работают, чтобы оплатить кредиты, и дожидаются окончания работы, чтобы снова покупать и так до бесконечности. Покупки структурируют время и становятся суррогатным смыслом жизни. Порочный круг деньги-товар-деньги поддерживает иллюзию, что таким образом можно купить счастье и решение всех своих проблем. По мнению одного аргентинского политика, «экономизм» стал новой современной религией – люди верят, что для всего можно найти чисто экономическое решение. Современный человек давно стал заложником мировой экономической системы, поддерживаемой сетью транснациональных корпораций. По статистике, уровень сбережений, гарантирующих элементарную финансовую независимость, упал до исторического минимума, а уровень кредитов, особенно долгосрочных, «на всю оставшуюся жизнь», взлетел неоправданно высоко. Люди привыкли жить в долг у банков и компаний. И в этом году позитивный, наконец-то, показатель индекса потребительской уверенности знаменует окончательное присоединение россиян к этой мировой системе.

Россия сделала огромный переход от первого Макдоналдса до нынешнего потребительского рая, эпохи гипермаркетов, который знаменует интеграцию в мировую экономику. Мы помним первый Макдоналдс на Тверской, куда тянулись длинные очереди в начале 90-х – он сохранился до сих пор и его показывают туристам как историческую достопримечательность. Это был первый храм современной мировой религии – форпост потребительского культа. Вот живое свидетельство силы современных богов. Эти названия давно пишутся без кавычек и без пояснений, т.к. все о них знают – ТНК, ШЕЛЛ, BP, Эксон Мобил, Боинг, Майкрософт, Кока-кола, Моторола и др. Информация об этих компаниях, их новости и квартальные отчеты мгновенно влияют на настроение всей мировой экономики.

В древнем мире, как и сейчас в бедных странах Востока, изображения богов должны были встречаться как можно чаще, чтобы человек всегда помнил о них, адресовал им свою психическую энергию. Поэтому в центре каждой площади стояли алтари, и каждый дом украшали изображения. Сегодня достаточно оглядеться на перекрестке любого Западного мегаполиса, чтобы понять, кто наши боги. Они не стесняются о себе заявлять.

Современная экономика – это не заводы и шахты плюс кучка экономистов в правительстве. В одном Китае 8% от 1,5 млрд. населения имеют брокерские счета на бирже – более 100 млн. людей, включающие крестьян, домохозяек и буддийских монахов. И подобная ситуация скоро будет во всех странах. Электронная биржа – типичное явление эпохи постмодернизма. Люди вкладываются в фирмы, которых они никогда не видели и которые могут даже не существовать в реальности. Не реальные производственные успехи, а домыслы, слухи и фантазии оказывают реальное экономическое влияние. Мне рассказывали случай, когда неверно услышанное слово на пресс-конференции главы нашей крупной металлургической компании мгновенно взвинтило котировки ее акций. А каждое слово председателя ФРС США Бена Бернанке о состоянии доминирующей сейчас в мире американской экономики способно вдохновить или огорчить миллиарды людей во всем мире и вызвать экономические потрясения гораздо большего масштаба, чем стихийные бедствия. Нынешние боги материализма и экономизма намного мощнее древних богов. И в списке таких богов не только транснациональные компании, но и мировые институты, которые фактически служат для их морально-политического прикрытия – ООН, ОБСЕ, НАТО, МВФ, Всемирный банк, ВТО и другие центры сосредоточения финансов и власти.

Можно вспомнить один из популярных кинематографических образов последнего времени: «Матрица». Фактически, эта кинотрилогия посвящена теме тотальности контроля и манипуляции в современном мире, всемогуществу систем власти. Парадоксально, но и сам фильм своим коммерческим успехом, возникновением брендов, последующим использованием образов из фильма для продажи товаров и услуг, показывает бессмысленность и бесполезность противостояния системе. Вместо критики современного порядка получилось доказательство его непобедимости. «Матрица» всесильна.

Голливуд, эта всемирная фабрика грез с бюджетами фильмов, превышающими бюджеты целых государств, является культовым институтом новых богов. Он успешно создает и продает новые мифы. Именно благодаря фильмам нынешнее поколение американцев верит, что США сыграли решающую роль в победе над фашизмом в годы Второй Мировой войны. И скоро они будут верить, что Рембо освободил Афганистан, а Индиана Джонс спасал инопланетные артефакты от сумасшедших сталинистов-коммунистов, засланных в центр Америки во времена Эйзенхауэра (блокбастер этого лета «Храм хрустальных черепов»). Не случайно наши коммунисты выступил с протестами. Казалось бы, смешно обижаться на игровой развлекательный фильм, который и не должен соответствовать исторической правде. Но мы становимся свидетелями создания современных мифов, которые будут обладать огромной эмоциональной и политической силой. Целые мировые конфликты, как мы видели недавно, разгорелись из-за относительно безобидных карикатур на пророка, напечатанных в местной газете в Дании. И новые мифы могут жить достаточно долго. Не меньше чем, например, египетский солнечный бог Атон, религия которого просуществовала всего пару десятилетий во времена фараона Эхнатона и потом была забыта. Гарри Поттер наверняка будет жить дольше.

К нам не только пришли иностранные боги, в России родились свои собственные. Всем известна фраза: «Газпром – это наше все!» (Вдумайтесь, в эту фразу.) Газпром – третья в мире компания по уровню капитализации. Один из последних книжных бестселлеров Александра Рара называется «Россия жмет на газ», он написан к прошедшим недавно выборам. В аннотации к книге написано: «Никогда еще предвыборные прогнозы не сбывались с такой поразительной точностью». В этой фразе сквозит ирония, потому что мы знаем, что на выборах теперь нет выбора, как у покупателей в супермаркете также нет выбора – ими управляет реклама и другие методы манипулирования. В названии романа двойной смысл: не только Россия ускоряется в развитии, но и активно манипулирует своими газовыми ресурсами в политических целях. Даже появился образ «газовая удавка». Россию вполне можно переименовать в страну Газпромию. Здесь каждый именитый академик мечтает работать уборщицей в Газпроме, потому что ей платят больше. До выборов, когда судьба Путина была еще не известна, существовал анекдот, в котором Путин якобы решил не оставаться на третий срок, а возглавить объединенную государственную корпорацию «Газпром-РАО ЭС-Лукойл-Роснефть-Норникель-…» И теперь мы понимаем, что это был не анекдот, а пророчество. Новые российские боги не уступят место на Кремлевском Олимпе. Технологии управления массовым сознанием достигли такого уровня, что выборы теперь не выигрываются, а делаются, и избиратель в силах влиять лишь на десятые доли процента, которые не могут что-либо изменить.

Однако я размышляю на эти политические темы не ради выражения личной паранойи или социального пессимизма. Сегодня мы остро нуждаемся в анализе современной мифологии. Московское юнгианское общество ширится. Растут наши учебные программы, возникают новые гуманитарные проекты, мы планируем выпускать журнал. И очень важно не превращаться в маргинальное общество древних философов, специалистов по мертвым религиям или в узколобых клиницистов-технократов.

Меня порадовали последние юнгианские книги, посвященные анализу экономических вопросов: Бернара Лиетара «Душа денег» и «Будущее денег», а также Льюиса Хайда «Дар. Как творческий дух преображает мир». Все эти книги вышли не в психологических издательствах. Они рассчитаны на аудиторию, интересующуюся экономическими и культурологическими вопросами. Но они дают пример юнгианского анализа действительно актуальных современных тем.

Постмодернистский ответ

Незнание постмодернистской философии кажется мне слабым местом современного юнгианского дискурса. Самые интеллектуальные и образованные юнгианцы способны много размышлять о Платоне, Аристотеле, Канте и Гегеле (чуть-чуть знают о более близких к поколению Юнга философах вроде Хайдеггера и Бергсона), но демонстрируют досадную неосведомленность в тех концепциях, на языке которых говорит гуманитарная наука конца XX – начала XXI века. Но именно постмодернистская философия способна помочь в осмыслении того мира, в котором мы живем, потому что Платон или Кант жили в совсем другие времена, и наш постиндустриальный капитализм они не могли себе представить даже в самом страшном сне.

Отмечу лишь несколько авторов в стиле короткой справки.

Мишель Фуко исследовал археологию знания и показал историческое происхождение систем власти, которые пронизывают язык, культуру, все институты Западного общества. Он изучал структуры, археологию и гносеологию знания и власти Западного мира на примере сексуальности, безумия и тюрем. Разум нуждался в категории ненормальности, объединявшей извращенцев, слабоумных и преступников для утверждения своей власти, для самоопределения. Фуко делал основной акцент на истории сексуальности, посредством репрессии которой утверждалась система власти, ибо именно в отношении к своему телу и желаниям индивид обладает наибольшей свободой, угрожающей единству общества. Ему принадлежит наблюдение после поездки на Восток, что на Западе все про секс, кроме самого секса. Именно такой ведущий культурный паттерн сделал возможным появление психоанализа и все наши интерпретации подавленных желаний.

Однако Фуко недостаточно учитывал специфику капиталистического производства. Эту тему подняли Ж. Делез и Ф. Гваттари в своем проекте шизоанализа. Эти авторы справедливо увидели в психоанализе новый идеализм. Юнга можно называть скорее идеалистическим философом, а его критику психоанализа Фрейда критикой «справа», с позиций индивидуалистического либерализма. Тогда как социал-демократ Адлер критиковал психоанализ «слева», призывая к массовому изменению сознания посредством психоаналитической педагогики. Делез и Гватари представляют еще более «левую» критику, можно сказать, леворадикальную, даже интеллектуально экстремистскую. Шизоанализ похож на гремучую смесь лакановской теории желания, марксизма, постструктурализма и антипсихиатрии Лэнга. Подобным смешением марксизма и лакановского психоанализа шизоанализ также близок к идеям ультрамодного современного психоаналитика Славоя Жижека из Любляны.

Я не встречал каких-либо взаимных упоминаний у юнгианцев и шизоаналитиков, что показывает их интеллектуальную удаленность друг от друга. Однако, несмотря на чрезвычайно трудный язык их текстов, мне представляется ценным это направление, как единственное направление в психоанализе, исследующее психологию капитализма. Шизоанализ критикует фрейдизм за сведение психики к античному театру и ошибку фамилиализма (дурное влияние архетипа Святого Семейства), когда все развитие человека выводится из ситуации семьи. Обнаружив универсальную объяснительную конструкцию – Эдипов комплекс, – фрейдизм стал неразборчиво применять ее направо и налево, плодя химер своих интерпретаций. (Кляйнианцы также пытались критиковать интеллектуальную ригидность Эдипова комплекса, но в итоге пришли к «архаическому Эдипову комплексу» в более ранних отношениях с матерью – другой «истине в последней инстанции»). Назвав свой проект анти-Эдипом, шизоанализ исследовал человеческие влечения с точки зрения их производства в капиталистическом обществе, а не как якобы естественно возникающие в семейных отношениях. Этот подход тем более актуален, потому что современная семья разительно отличается от богатых семей XIX века в Европе. Социологические исследования показывают, как сильно на воспитание нынешних детей влияет телевидение, реклама, различные социальные институты детства, в которые ребенок включен буквально с первых дней жизни. Но дело не только в исчезновении Эдиповых семей и не в философской борьбе с чрезмерной линейностью этой объяснительной модели, необходимо анализировать человека в качестве субъекта психической реальности капиталистического общества.

Психоанализ не понимает социальное измерение желаний, а марксизм не учитывает «желающую» сторону производства – поэтому шизоаналитики пытались их соединить. Желание не сводится к конкретному дефициту чего-либо и не сводится к потребностям отдельного человека в каком-то объекте. Напротив, сами объекты создаются фантазматически желанием или ощущением нехватки, неполноты. Само желание производит реальность внутри капиталистической структуры. В фильме «Матрица» гигантский генератор виртуального мира буквально питался энергией человеческих желаний. В книге Анжелы Картер «Адские машины желания доктора Хоффмана» обыгрывается та же постмодернистская идея производства желаний.

Подобно тому как «Матрица» порождает своего разрушителя Нео, капиталистическая машина стремится к остановке своей деятельности, к так называемому «телу без органов», аналогичному «человеку без свойств» Р. Музиля, или трансгрессии Батая, или деконструкции Дерриды, или шизофренику в антипсихиатрии. «Шизофреник, - пишут Делез и Гваттари, - расположен на пределе капитализма, представляя собой его зрелую тенденцию, прибавочный продукт, пролетария и ангела-истребителя… Там, где психоанализ призывает: "Стойте, найдите снова свое Я", нам следовало бы сказать: "Идем дальше, мы еще не нашли свое тело без органов"».

Фрейд пытался выводить психоанализ из незыблемости биологии человека, поэтому самой известной его цитатой стало: «Анатомия – это судьба». Этому шизоанализ противопоставляет недифференцированную аморфную текучесть, свободное от нормативирующих структур общества поведение индивида, который может свободно реализовывать свои желания, в том числе и в отношении тела. Современной культурой достигнут высокий уровень свободы в данной сфере (от бодибилдинга, татуировки и силиконопластики до смены цвета кожи и трансексуализма), что открывает неизвестный ранее "простор для всевозможных экспериментов с телом. Утратив постоянство форм, оно стало восприниматься изменчивым: «отныне тело не судьба, а первичное сырье, нуждающееся в обработке».

Таким образом, Делез и Гваттари связали с личностным типом «шизо» надежды на возможность освобождения творческого человека и всего общества от репрессивных канонов культуры капитализма, являющих собой основополагающие причины процессов массовой невротизации людей. Главным способом высвобождения, раскрепощения желаний для них выступает «ускользание» от определенностей любого рода - определенностей как негативных, так и позитивных. Таким образом, лечение предполагает замещение шизофрении пассивной шизофренией активной. Под активной шизофренией здесь конечно подразумевается творческая свобода индивида, которая невозможна без дистанции по отношению к отупляющей и патологической идеологии потребительского общества.

Юнговская психология по-своему и на своем языке также говорила о духовном освобождении. Но Юнг в своей аристократической изоляции не хотел видеть капиталистический мир вокруг себя, и марксизм, как отметил Пападополус, был для него прежде всего тоталитарным насилием над личностью. В то же время марксистская критика экономического устройства капитализма не раз вдохновляла психоаналитиков и философов. Достаточно вспомнить Фромма, Маркузе, Дерриду и недавний проект Славоя Жижека, группа которого совершает головокружительную петлю от Фрейда, Лакана и феминистского психоанализа конца XX века назад к марксизму.

В блистательной плеяде постмодернистских философов отмечу также Жана Бодрийяра, также не оставшегося без влияния марксизма. Он показывает, как экономический принцип доходит до своего предела и диалектического отрицания. Теперь не спрос рождает предложение, а «предложение рождает спрос». И каждый специалист по рекламе и PR подтвердит это глобальное изменение. Люди покупают мифическую, а не утилитарную ценность вещи. И сеть социальных манипуляций заставляет в нее поверить. Другая его мысль была выражена в сенсационной книге «Войны в Заливе не было» (1995). Эта война была предельно мифологизирована с помощью тщательно цензурированных средств массовой информации. Новости, которые весь мир смотрел по телевидению, не освещали факты, а поддерживали иллюзии, создавали симулякры – «эффект реальности». Эта война была обречена на победу еще до единственного произведенного выстрела. Бодрийяр показывает, как капитализм не просто производят желания, а производит симулякры, оправдывающие его порядки. Апофеозом этой системы стали события 11 сентября, инициировавшую мировую войну с терроризмом. Бодрийяр назвал это явление войной глобализации с самой собой. Глобализация сама порождает религиозный фундаментализм и трибализм (консолидацию вокруг националистических идей), как своего мифического противника, в борьбе с которым можно укреплять свою власть. Эпоха политических национальных войн закончилась, и теперь война является лишь симулякром, используемым глобализацией для поддержания самой себя. Заметьте, что сегодня никто не говорит о военной безопасности. На смену этому понятию пришли энергетическая и информационная безопасность.

Славой Жижек также быстро откликался на горячие темы современности своими книгами «Добро пожаловать в пустыню реальности», «Все, что вы хотели знать о Лакане, но боялись спросить у Хичкока». Это примеры того, как психоанализ может быть актуальным и идти в ногу со временем. Но эти богатейшие источники гуманитарного знания, вокруг которых сейчас вращается сотни книг, статей, конференций, грантов и проектов, остались практически не услышанными юнгианской психологией.

Проблема современного человека постиндустриального капитализма («шизофреника» в версии Делеза и Гваттари) – в отсутствии идентичности и чувства реальности, в глобальной отчужденности от себя и своих желаний. Мы покупаем вещи, потому что мы думаем, что мы их хотим. Но это не наши желания, а произведенные и навязанные потребительской идеологией. И соприкасаясь с чем-либо в нашей жизни, мы больше не уверены, реально это или иллюзорно (симулякр). Особенно с приходом виртуальной реальности всемирной паутины, в которую попали миллиарды людей, прочность ощущения реальности была радикально подорвана. Интересно, что, слушая доклад и параллельно смотря рекламные ролики, участники конференции сетовали, что совершенно невозможно воспринимать содержание, когда твои желания пойманы в сети социальных манипуляций. Ведь практически вся реклама обращается к сексу и насилию, активируя наше подсознание помимо нашей воли. (На эту тему есть замечательная книга Х. Кафтанджиева «Секс и насилие в рекламе».) Некоторые жаловались также на то, что они назвали «закадровым смехом» - смехом в зале, который отвлекал их еще