Вокруг совершенства

Ведь я сам всегда паркую машину максимально уважительно к окружающим. Всегда по нескольку раз выверяю расстояние,переставляю. Убеждаюсь в том, что не заблокировал кого-то из соседей, что люди смогут выйти, свою < дверь открыть, не испытывая значительных затруднений. Иногда у меня такое чувство, что я такой один. Потому что регулярно происходит так, что никто другой особо не утруждается подумать обо мне. Бросают свои машины вплотную рядом, царапают мне двери. И ради кого, спрашивается, я стараюсь? Ощущение такое, что вокруг один звероподобный сброд...
/ Из подслушанной повседневности

Стремиться к абсолютному воспринимается чаще как что-то похвальное. Даже завидное во многих случаях. Какой-то спортсмен, стремящийся к идеальным результатам, или деловой человек, пекущийся об эффективности своего предприятия. Или музыкант, обладающий абсолютным слухом. Что-то, чем можно гордиться самому и вызывать восхищение окружающих.

Когда же абсолютное распространяется на нашу внутреннюю жизнь, мир переживаний и чувств, оно из желанного дара может стать подлинным проклятием.

Что, если вообразить себе абсолютную чувствительность?
К несправедливости, например.

Ко всем тем несправедливостям, большим и маленьким, из которых, как иногда кажется, соткана ткань всего этого мира. Некая требовательность к высоким моральным стандартам других людей. Тончайшая чувствительность к невежеству, хамству, неподобающему поведению. Непримиримость к двуличию и актерствованию в отношении чувств. Ужас от столкновения с человеческим "Я"-чеством, нежеланием ставить себя на место другого.

Ну, психологи и психотерапевты же развивают в себе чувствительность к проявлениям своих клиентов. Можно точно так же представить абсолютную чувствительность любого другого человека к окружающим.

Чувствительность, которая от отчаяния становится уже требовательностью. Как в американском кино из 90-х, в котором герой просто шел домой к своей дочери, сталкиваясь со всеми несправедливостями этого мира, начиная с закрытой перед его носом за 15 минут до официального окончания рабочего дня кассы. А в итоге обзавелся целым арсеналом вооружений и ополчился против всех потомков Хама на своем пути.

Чувствительность, которая разбивается о тщетность попыток что-то изменить.
Чувствительность, благодаря которой человек ранится о несоответствия того, чему учит мораль, и того, что зачастую происходит сплошь и рядом в реальной жизни.
Чувствительность, которая иногда доходит до ощущения осадного положения, войны из окруженного окопа.

• Почему я делаю над собой труд и отношусь к окружающим с уважением, а они зачастую - нет?
• Почему я думаю о других, а другие в похожих же ситуациях обо мне не думают совершенно? Ну, или не только обо мне, а вообще о ком бы то ни было, кроме себя, как кажется.
• Почему, когда я стараюсь соблюдать правила, это не делает мир вокруг хоть сколько-нибудь менее хаотичным, почему другие правилам так часто не следуют?

Страшно становится, когда таких вопросов много, все больше и больше. Страшно, наверное, в первую очередь от того, что на них не получается найти однозначных ответов. Ну, таких, которые бы успокоили, вселили бы какую-то веру или хотя бы надежду на лучшее: "Скажи, что все будет хорошо... Соври". Но даже если однозначных ответов и мыслей нет - а так в реальной жизни чаще всего и бывает, если это действительно настоящая жизнь, а не пьеса по мотивам рекламы антидепрессантов, - всегда есть возможность найти какой-то выход.

Любят цитировать замечательного Ирвина Ялома - и ценно, и по делу всегда. Часто говорят о его видении жизненных данностей - каких-то незыблемых свойств жизни, с которыми человек может только столкнуться, но никак не изменить. И конечность жизни, и смысл, и одиночество, и свобода. Но в экзистенциальной философии и психологии есть и более широкие взгляды на данности, их разнообразие.

И одной из них является данность вброшенности.
Вброшенности человека в этот мир, совершенно минуя его сознательную волю и выбор.

Мы не можем выбирать, в какой семье рождаться, у каких родителей, в какой стране, в каком обществе. И даже в какую эпоху. Это просто есть, мы попадаем в мир, который уже существует, живет и движется без нас, со своими условиями и правилами. И, наверное, самое ранящее, что может быть для человека, который так ждет от других людей, от мира какой-то справедливости, осмысленности, человечности и чего-то еще безумно ценного и важного в ответ на свои усилия, - это то, что миру абсолютно на это наплевать. Он просто есть, инертный, холодный в своей индифферентности, и однажды мы в него, такой, попадаем.

Но приняв эту вброшенность как нечто неизменное (непринятие так хорошо выражено в повторяющейся категоричной фразе многих и многих пациентов "Я не просил/ не просила меня рожать", которую они повторяют, кажется, будто сговорившись, но независимо друг от друга), можно получить некую степень свободы от мучительного переживания несоответствия. Перестать искать смысл там, где его очевидно нет. Просто потому, что мир о твоих стараниях не знает.

Этот танец вокруг совершенства иногда продолжается на протяжении всей человеческой жизни. Когда человек постепенно превращается в несчастного и разочарованного старика. Такого состарившегося Кая. В глазу у которого с возрастом все растет и ширится идеальная и очень резкая линза. Резкая настолько, что через нее видны мельчайшие поры и трещинки, все изъяны других в самом максимальном разрешении. И он тысячу раз прав в своем негодовании пороками, но ранит этот абсолютный слух на несправедливость прежде всего и только его самого. Кай и в сказке однажды стал очень недоволен многим вокруг - и розы дурацкие, вьются и растут как-то не так, и Герда глупая, играет в какие-то детские игры.

А обратной стороной этой медали являются те моменты в жизни, когда человек вдруг это самое совершенство находит. Встречает девушку, от которой что-то двигается в душе, или мужчину, рядом с которым можно выдохнуть. Или просто каких-то созвучных, как кажется, людей или ситуации. И тут, предательски совершенно, это требование совершенства разворачивается уже на 180 градусов к самому себе. Уже сам человек начинает чувствовать свое собственное несоответствие этому другому, предположительно совершенному и идеальному. И говорит невпопад, и все проявления его скованны.

Такая внутренняя невидимая тюрьма. Метание между двух огней, когда и других человек из своей жизни вычеркивает, и к себе сочувственно и с принятием отнестись не может - ни другие, ни он сам не соответствуют чему-то абсолютному.

Но тюрьма, интересная тем, что от нее можно в любой момент отказаться.
Если просто бросить что-то величественное, но совершенно непосильное.

Отказаться что-то требовать от других зачастую означает отказаться также требовать от себя. И тогда становятся видны человеческие черты в ком-то, кто в иных ситуациях ведет себя, как зверь, они у него тоже могут быть. И куда-то уходит, послабляется внутренняя тревога и напряжение от переживания собственной недостаточности и несоответствия. И можно себе уже что-то жизненное позволить, на что раньше не было духа решиться.

Как говорил герой одного метафоричного и иносказательного кино:

Совершенно незаметно мы переходим из возраста, когда говорим: "Моя жизнь будет такой-то", в возраст, когда мы говорим: "Такова жизнь".